Анатолий Ковлер: "Самые важные качества для юриста – честность и мужество"

Говорят, плох тот юрист, который не мечтает стать судьей. Особенно если речь идет о главном суде Европы. Заслуженный юрист РФ, профессор, д. ю. н. Анатолий Ковлер рассказал порталу ГАРАНТ.РУ про свое становление в юриспруденции и путь в Европейский суд по правам человека.

Юрист поневоле

Нет, это не было осознанным шагом. Можно сказать, я стал юристом поневоле. В юности я увлекался историей, политикой, иностранными языками. А после окончания школы решил: или закончу МГИМО и стану дипломатом, или уеду в глубинку и займусь преподаванием в сельской школе.

В 1971 году я поступил в МГИМО на факультет международных отношений, а после его окончания продолжил обучение в аспирантуре Института международного рабочего движения АН СССР [сейчас – Институт социологии РАН. – Ред.]. В 1978 году я защитил кандидатскую диссертацию, посвященную выборам во Франции, – теме, которая находится на стыке политологии, юриспруденции и истории. За эту работу мне присудили ученую степень кандидата исторических наук, ибо кандидатскую степень по юридическим наукам Институт не присуждал, а идти защищаться "на сторону" не хотелось. Хотя уже при защите диссертации меня упрекали за излишнюю "юридичность". Но за время обучения в МГИМО я освоил несколько правовых курсов, от теории права до конституционного права зарубежных государств, – и это выдавало меня с головой. Кстати, я был одним из первых, кто использовал в научной работе термин "электорат". Это сейчас каждая бабушка знает, что это такое, а в те времена меня даже упрекнули – мол, автор использует неизвестные советской науке понятия.

И лишь спустя 13 лет, в роковом 1991 году, я защитил в Институте государства и права АН СССР докторскую диссертацию по юриспруденции на тему "Исторические формы демократии: проблема политико-правовой теории". Диплом доктора наук был оформлен 17 августа, за два дня до путча.

Так что по образованию я политолог-международник, имею ученые степени кандидата исторических наук и доктора юридических наук, при этом всю свою профессиональную жизнь занимаюсь юриспруденцией.

Никаких привилегий я не имел, а мои заграничные поездки были связаны с имеющейся у меня специальностью – тогда это было сравнительное публичное право с акцентом на советском публичном праве, начинавшем претерпевать в годы "перестройки" серьезные изменения. Эта тема была за рубежом "нарасхват", и меня приглашали выступать с лекциями, которые я читал на пяти языках. Да и "железный занавес" в те времена уже начал приподниматься. В 1985-1986 годах я стажировался во Флоренции и Болонье, чуть позже – в Доме наук о человеке в Париже.

А преподавал я с 1973 года, еще учась в аспирантуре, – надо было на что-то содержать семью – и с радостью делаю это до сих пор. При этом я начал преподавание с права Франции, потом читал лекции по сравнительному праву, сейчас преподаю европейское право. Но мой любимый спецкурс – антропология права.

Надо было прибиться к одному берегу – либо к политологии, либо к юриспруденции. Институт государства и права АН СССР давал возможность выбора. С него, пожалуй, и началась моя интеграция в юриспруденцию. Свою работу там я начал с Сектора политических систем [в настоящее время – Сектор сравнительного права. – Ред.]. Сразу после моего прихода мы начали готовиться к проведению в Москве XI Всемирного конгресса Международной ассоциации политических наук. Это памятное событие, поскольку на нем Георгию Хосроевичу Шахназарову, который занимал в то время пост заместителя заведующего международного отдела в аппарате ЦК КПСС, удалось "вложить в уста" самого Леонида Ильича Брежнева определение политической науки. Так политическая наука стала легальной – раньше ее официально не существовало. Но и тогда, вплоть до краха советского режима, она развивалась в лоне так называемого "государствоведения", если кто-то помнит.

В 1993 году я возглавил Центр сравнительного права Института государства и права РАН, созданный Владимиром Александровичем Тумановым. В данном центре мы занимались как теоретическими, так и практическими вопросами: давали заключения на законопроекты, писали учебники и монографии, сравнивали статусы политических партий и избирательных систем в разных государствах, проводили исследования национальной государственности развивающихся стран. Например, в 1996 году наш Центр подготовил очень интересный учебник "Сравнительное конституционное право", в котором конституционное право описывалось не по странам, как это принято до сих пор, а по институтам (например, институты формы государства, конституционного правосудия, парламентаризма, непосредственной демократии, гражданства, основных прав и свобод и т. д.).

Для такого структурирования материала нужны колоссальная эрудиция и опыт. К счастью, в Центре сформировалась "могучая кучка" специалистов – Владимир Александрович Туманов, Михаил Анатольевич Крутоголов, Вениамин Евгеньевич Чиркин, Юрий Адольфович Юдин, Нинель Сергеевна Крылова, а также талантливая молодежь, – они блестяще справились с этой задачей.

В то время Институт был фактически мобилизован на Конституционное Совещание для написания проекта основного закона! Когда к нам пришла просьба командировать специалистов для написания текста будущей конституции, практически все ведущие сотрудники были направлены для этой работы в Кремль и с июня по октябрь 1993 года не вылезали оттуда. Каждый из нас внес свою лепту в создание этого документа, например, на моем счету несколько статей. Именно за эту работу я и девять моих коллег получили звание "Заслуженный юрист РФ" за подписью Бориса Николаевича Ельцина.

Я считаю, что Конституция РФ прошла проверку временем. Однако это не мешает мне говорить и писать, что есть конституция на бумаге, а есть конституция в жизни. Под реальной конституцией я понимаю политические и правовые обычаи, которые фактически превращают писаный текст в живой инструмент. Такое раздвоение есть в каждом обществе, включая развитые демократии. Это как право по учебникам и право в жизни. Когда я был в Страсбурге, а мой сын работал следователем в Москве, я часто звонил ему и интересовался, как тот или иной процессуальный вопрос разрешается в России. При этом сын уточнял, что именно я хочу узнать: как должно быть по закону или как происходит на самом деле? Это тоже пример того, что закон и его применение могут отличаться друг от друга. Конституцию РФ, к сожалению, часто толкуют и применяют не так, как задумывалось изначально. Вот почему важна принципиальная позиция КС РФ.

Я проработал в нем около 20 лет и считаю эти годы самыми счастливыми в моей карьере. Для многих 90-е ассоциируются с развалом, неопределенностью, нищетой, но для меня это было время профессионального взлета. Работа ученых-юристов в тот период была востребована как никогда. Каждый второй сотрудник Института в те годы был специалистом международного уровня, а вместе мы создавали уникальный ансамбль сродни симфоническому оркестру. Поэтому нас с коллегами буквально "рвали на части": мы преподавали в России и за рубежом, анализировали законопроекты, выступали экспертами в Госдуме, ночами писали книги. Тогда же на меня "повесили" журнал "Государство и право", главным редактором которого я отработал без малого пять лет. А еще почти 10 лет был председателем профкома Института, где каждый сотрудник – сам себе омбудсмен. Словом, было совсем не скучно в так называемые "проклятые девяностые". Когда меня избрали судьей Европейского суда по правам человека, я уходил со слезами на глазах – настолько я "прикипел" к родному Институту.

ЕСПЧ как лаборатория правовой мысли

Довольно сумбурно. Когда пришло время выбирать в Европейский суд по правам человека судью от России, в МИД России или в Администрации Президента РФ наскоро подготовили перечень кандидатов и направили его в Парламентскую ассамблею Совета Европы. Но как только европейская комиссия на собеседовании выбрала одного из претендентов, который, по мнению наших властей, не был фаворитом, Россия вовсе отозвала свой список. После этого наступила пауза, которая длилась несколько месяцев. Тогда власти разослали письма в различные учреждения и ведомства с просьбой выдвинуть своих кандидатов. Я был представлен от Института государства и права РАН. После нескольких этапов внутреннего отбора нас осталось трое, и мы поехали в Париж, в офис Совета Европы на собеседование.

Стоит заметить, что к тому времени я уже успел поработать экспертом Совета Европы – при вступлении России в эту организацию вместе с коллегами из Института анализировал российское законодательство с точки зрения его соответствия требованиям Европейской Конвенции по правам человека. Возможно, этот факт сыграл немаловажную роль, и в 1999 году Парламентская ассамблея избрала меня на первый судейский срок.

Нет, не испугался. Дело в том, что в Европейском суде по правам человека бывших судей меньше 1/3. В этом плане ЕСПЧ можно сравнить с КС РФ: для работы в нем требуется опыт не столько судейской, сколько научно-аналитической работы. Хотя в каждой палате Европейского Суда все же есть несколько бывших судей, которые очень ценны, особенно при решении процедурных вопросов.

А что касается встреч разных правовых систем – тут мне помог опыт работы в Центре сравнительного права. Поэтому я "въехал" в процесс довольно плавно и быстро, хотя полноценным судьей почувствовал себя где-то к концу второго года. Основная трудность в ЕСПЧ для тех, кто "вырос" в системе писаного права – это "террор прецедентов". Для разрешения спора в Европейском суде нужно знать небольшой нормативный документ под названием "Конвенция о защите прав человека и основных свобод", в котором содержатся нормы-ориентиры, и сотни ведущих прецедентов. Вот освоение этого огромного массива документов – захватывающая интеллектуальная эпопея, интересная, но требующая колоссальной самостоятельной работы. Не верьте тем, кто говорит: "Я сразу все понял". Я знаю, что судьи из других стран испытывали тот же шок при встрече с переплетением двух правовых систем: системы писаного и системы прецедентного права.

Положительные. Европейская конвенция – это живой инструмент, который применяется в зависимости от конкретных обстоятельств рассматриваемого дела. Большая Палата вправе давать иное толкование Конвенции, чем то, что было прежде. А более поздний прецедент имеет большую юридическую силу, чем более ранний. Так что прецедентное право творилось прямо у нас на глазах! Это поистине захватывающий процесс! Например, в деле "Идалов против России" Суд самокритично проанализировал свою собственную практику и отметил, что прежде его позиция была более реалистичной, потом его "качнуло" в либеральную сторону, а затем он вернулся на путь строгого соблюдения "правила шести месяцев".

Для меня ЕСПЧ – это лаборатория правовой мысли. Конечно, иногда он "шарахается" в разные стороны, иногда встречается неоправданный судейский активизм, но это издержки отсутствия заранее предписанных решений.

Определенное информационное голодание чувствовалось, но оно было быстро удовлетворено. Еще в 2000 году благодаря усилиям Владимира Александровича Туманова и некоторых других просвещенных юристов был издан двухтомник "Европейский Суд по правам человека. Избранные решения". Чуть позже стартовал уникальный проект переводов на русский язык Бюллетеня Европейского Суда по правам человека, затем было выпущено несколько томов Постановлений ЕСПЧ в отношении России, и, наконец, стал выходить журнал "Права человека. Практика европейского суда". Изданы десятки монографий, пособий, справочников.

Я стоял у истоков многих этих инициатив и могу сказать, что мы с энтузиазмом запустили данные проекты, не будучи до конца уверенными в их успехе. Однако работа пошла. Сейчас журнал "Российское правосудие" также регулярно публикует постановления Европейского суда, появился специализированный журнал "Международное правосудие". Можно констатировать, что наша страна вышла на позиции, когда любое постановление Европейского суда, касающееся России, а также важнейшие постановления в отношении других стран с опозданием в несколько месяцев переводятся на русский язык.

Я был приятно удивлен, когда несколько лет назад убедился, как правозащитники Якутии уверенно апеллируют к прецедентам Европейского суда, даже перевели Европейскую Конвенцию на якутский язык. А еще я собрал небольшую коллекцию судебных решений из разных городов России, в которых напрямую цитируется Европейская Конвенция. Во многом это является заслугой Судебного департамента при ВС РФ, который регулярно присылает на "экскурсию" в Страсбургский суд председателей судов субъектов и федеральных судей. В ЕСПЧ приезжают и группы на туристической основе: адвокаты, нотариусы, работники правоохранительных органов... Таким потоком делегаций, как из России, не может похвастаться ни одна страна – мне приходилось "работать экскурсоводом" несколько раз в неделю, не говоря об участии в семинарах на местах, от Петербурга до Якутска. Так что в настоящее время уже нет проблемы информационного обеспечения – сейчас и журналисты, и правозащитники, и рядовые граждане-заявители ссылаются на прецеденты Европейского суда, что говорит о высоком уровне наполнения информационной среды, отдельное спасибо системе ГАРАНТ.

Видимо, природной настырностью плюс академической привычкой иметь на все свое собственное суждение. Мое первое особое мнение по делу в отношении России было связано с условиями содержания в СИЗО (дело "Калашников против Российской Федерации"). Тогда Суд решил не делать различий между сроками нахождения в изоляторе по решению следователя и по решению суда. Я согласен, что заключенному все равно, кто санкционировал его помещение в СИЗО, однако для установления ответственности за чрезмерные сроки нахождения под стражей необходимо определить виновное лицо. Я написал об этом в особом мнении, и спустя какое-то время Европейский суд согласился с моей аргументацией и в более поздних делах начал дифференцировать сроки нахождения под стражей "за следствием" и "за судом". Это тот случай, когда трава пробивает асфальт. В этом польза особых мнений.

В другом деле заключенный, отбывающий пожизненный срок, обвинял Великобританию в нарушении его права на выборы ("Херст против Соединенного Королевства"). По законам этой страны такие лица подвергаются "гражданской смерти", то есть лишаются всех гражданских прав, в том числе права голосовать. Голосование – это акт социализации заключенного, его подготовки к возвращению в нормальную жизнь, который не имеет смысла для осужденных к пожизненному лишению свободы. Отбывающий пожизненное наказание человек утрачивает связь с обществом, считают британцы. Может ли его выбор быть сознательным? Тогда Суд встал на сторону заявителя.

Я "впал в консерватизм" и вместе с председателем ЕСПЧ Луциусом Вильдхабером и судьей Жан-Полем Коста (которому еще предстояло стать председателем ЕСПЧ) написал особое мнение. В нем мы подчеркнули, что каждая страна имеет право на собственную позицию на этот счет, а значит, Британия не может быть признана виновной в нарушении права на выборы. Но в 2013 году, уже после моей отставки, Суд не принял нашу аргументацию в нашумевшем деле "Анчугов и Гладков против Российской Федерации", наступив на те же "грабли" и предложив изменить ст. 32 Конституции РФ, которая запрещает голосовать лицам, содержащимся в местах лишения свободы по приговору суда.

Вообще не могу сказать, что я злоупотреблял правом на особое мнение. Выражение в ЕСПЧ особого, отдельного и совпадающего мнения – распространенная практика. Так, у нас были очень жесткие схватки по правам цыганских детей на образование. Например, Чехия и Хорватия, которые пытаются вовлечь цыган в школьное обучение и создают для них отдельные классы, нарушают Конвенцию – их обвиняют в дискриминации по национальному признаку. А те страны, которые ничего не делают для получения цыганами образования, получается, ничего и не нарушают. Помню, что по этому делу против Хорватии из 17 судей Большой палаты девять придерживались одного мнения, восемь – противоположного. И все судьи писали особое мнение: кто-то коллективное, кто-то индивидуальное. В Страсбургском суде каждый свободен в высказывании собственной точки зрения.

В ЕСПЧ установилась такая традиция: когда особо активный судья-диссидент выходит на пенсию, коллеги дарят ему сборник его особых мнений. Для меня также была подготовлена книга, одна из частей которой называется "Особые мнения судьи Ковлера". Еще мне известно, что по моим особым мнениям были защищены на французском языке две магистерские диссертации. При этом авторы работ так и не выяснили, к кому я принадлежу – консерваторам или либералам. Я сам думаю, что это зависит от конкретных обстоятельств и "этикетки" здесь бесполезны.

Вы знаете, я в таких случаях люблю повторять замечательную фразу Льва Николаевича Толстого: "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". У всех есть свои "скелеты в шкафу".

В 2001 году в Европейском суде слушалось дело о конфискации оливковых рощ и взыскании компенсации за них ("Малама против Греции"). Так вот оно рассматривалось в греческих судах с 1923 года! А еще я был докладчиком по итальянскому делу, где гражданская процедура длилась 33 года. То есть проблемы с судебной системой возникают у всех стран, от маленькой Андорры до огромной России: это и длительность процедуры, и фактическое неравенство сторон, и несоблюдение прав участников процесса. Российские суды к тому же "грешат" разгильдяйством: несвоевременно информируют стороны о дате проведения заседания, небрежно пишут судебные решения, затягивают с их выдачей.

К сожалению, система правосудия во всем мире очень тяжеловесна, неповоротлива, формализована и все больше отдаляется от простого человека. Я считаю, что она требует значительного упрощения, рационализации и специализации. Интересно, что количество жалоб в Европейский суд из той или иной страны резко увеличивается после проведения там судебной реформы. Вот почему я всегда выступал за альтернативное правосудие – товарищеские и третейские суды, а также медиацию, посвятив им отдельный раздел в своей книге "Антропология права". 

МАТЕРИАЛ ПО ТЕМЕ

"Медиация? Нет, не слышал..."

И все же, из крупных стран – России, Украины, Турции, Италии, Польши, – поступает наибольший поток жалоб. Если взять лукавую статистику, которую очень любят официальные представители, и разделить количество обращений на численность населения, то Россия идет вровень с Францией. Это утешает. Но если смотреть на характер нарушений, то половина российских жалоб – это жалобы на применение насилия, пытки, нарушение права на жизнь, негуманные условия содержания в СИЗО и колониях. При этом из Швейцарии, например, в основном поступают жалобы на двойное наказание за превышение скорости. Рассматриваешь такие дела, а у самого мысли – ребята, нам бы ваши проблемы! Но для них это тоже проблемы.

Ничего серьезного в смысле негатива я не предвижу. Я согласен не со всеми положениями этого документа, но в целом поддерживаю его. КС РФ справедливо подчеркнул, что конфликт по поводу приоритета норм Конституции РФ и Конвенции о защите прав человека и основных свобод возникает в исключительных случаях (как, скажем, в упомянутом деле Анчугова). И во многих странах (например, в Германии, Франции, Австрии, Италии), где очень развито конституционное судопроизводство, данная коллизия разрешается аналогичным образом. КС РФ постоянно ссылается на правовые позиции ЕСПЧ, а Европейский суд – на решения конституционных и верховных судов различных стран, и такой диалог судей должен быть. Я считаю, что в данном случае речь идет больше о конфликте толкований, а не компетенций.

К сожалению, сейчас многие пытаются спекулировать на этой теме. Однажды похожий конфликт разгорелся в Германии, когда конституционный суд одной из земель ФРГ "договорился" до того, что решения ЕСПЧ обязательны для Германии как участницы Совета Европы, но не обязательны для судов германских земель как независимых органов. К счастью, ситуацию удалось урегулировать. Так что нам тоже не мешало бы набраться терпения и не разжигать этот костер. Как говорит мой греческий коллега и друг Христос Розакис, "не будите спящую собаку".

Одна из самых благородных сфер человеческой деятельности

Ученым, точнее, скажем скромнее – исследователем: я ведь сформировался именно как таковой. Но предрасположенность к науке выручает и в судебной работе, и в преподавательской деятельности. Например, в ЕСПЧ при обсуждении одного из дел я взвился под потолок, когда мои коллеги предложили в тексте решения при определении происхождения цыган сослаться на популярный интернет-ресурс – это при горах литературы на эту тему! Моя "академическая" сущность не позволяет указывать такого рода источники, хотя для моих студентов это естественно, ведь они уже живут в виртуальном мире информации. А когда я назвал навскидку несколько работ, посвященных происхождению цыган, писавшие текст юристы покраснели от стыда. Однако была и обратная сторона медали: за свои высказывания в Суде меня неоднократно "наказывали", ставя докладчиком по сложным делам. При этом коллеги хитро подмигивали: "Ну что, довысказывался?".

Наука в России загнана в угол. Например, если раньше научные книги выходили тиражом 10 тыс. экземпляров, то сейчас тираж интереснейших работ даже академиков часто составляет порядка 1 тыс. экземпляров или того меньше. Вот как "поддерживается" современная наука! Если кто-то мне парирует, что сейчас вся научная информация оцифрована и доступна в Интернете, я отвечу, что очень в этом сомневаюсь, особенно после пожара в Институте научной информации по общественным наукам РАН. Ничто не заменит фундаментальных исследований, книг.

Многие мои друзья-ученые ушли в бизнес и занимаются наукой лишь по вечерам. А средний возраст членов Ученого совета Института государства и права РАН – 80 лет. Это печально. Когда я приезжаю на конференции или читать лекции в Европу и вижу молодые лица, становится завидно. У нас же все держится на энтузиазме людей, "прикипевших" к науке. На конференциях в России я часто встречаю людей с горящими глазами и тяжелыми сумками в руках – это они привезли свои труды, изданные местными типографиями по 200-300 экземпляров за собственный счет. Такие работы авторы раздают бесплатно своим коллегам, чтобы хотя бы они оценили плоды многомесячной или даже многолетней работы. Так что состояние современной науки наводит тоску. Именно поэтому я не вернулся после Страсбурга в родной Институт – не хотелось возвращаться на пепелище. Хотя иногда бываю в нем – и тайком глажу, как в храме, "намоленные" стены, простите за такую интимную подробность.

Не знаю, уместны ли тут советы, ведь каждый видит процесс преподавания по-своему. Я вот, например, никогда не ориентируюсь на "середнячков". При этом если вижу, что есть какое-то недопонимание – могу остаться после занятия, принести дополнительную литературу. Наверное, самое главное для преподавателя – любить студентов.

Уровень подготовки учащихся сейчас довольно высокий, что бы ни говорили скептики. Я преподаю на четвертом курсе и в магистратуре, и ребята уже приходят с прочными знаниями, поэтому работать с ними одно удовольствие. Тем более у молодых людей более острый ум, незамутненный глаз, они постоянно спрашивают тебя о том, о чем ты никогда не задумывался. Так что происходит взаимное обучение, и мне это нравится.

Конечно, хороший юрист должен обладать фундаментальными знаниями. Если ты берешься защищать права других людей, ты должен знать теорию, изучать законы и уметь пользоваться ими.

Но самые важные качества для юриста – честность и мужество. Я часто вспоминаю завет, который Вергилий давал Данте, когда они спускались в Чистилище: "Здесь надо, чтоб душа была тверда/ Здесь страх не должен подавать совета". Если человек решил стать юристом, он должен начертать себе это в сердце. Тем, кто всего боится, не место в юриспруденции.

Немало юристов используют эту профессию для не правых целей, превращают ее как самоцель в доходный промысел. Это личный выбор, и я не ханжа и не судья этим людям, но так быть не должно. Личный интерес и материальное стимулирование никто, кроме коммунистов-утопистов, не отменял, но наживаться на несчастьях людей постыдно.

Наконец, говоря с профессиональной точки зрения о качествах юриста, могу признаться: с возрастом все больше ценю в юристах знание процедуры – это мощнейший инструмент в правозащитной деятельности.

Ни в коем случае! К тому же, в любой случайности есть своя закономерность. Я верю, что у каждого человека есть своя судьба. И я бесконечно благодарен ей за то, что моя жизнь связана с правом. Трудно описать, насколько это тонкий инструмент, если ты умеешь пользоваться им. Я рад, что мой сын стал юристом, невестка – юрист, и надеюсь, что внуки пойдут по той же стезе. Ведь юриспруденция – одна из самых благородных сфер человеческой деятельности! 

Материалы по теме: 

ЕСПЧ: нужен ли он России и зачем
Ранее Президент РФ Владимир Путин высказался о возможном выходе России из-под юрисдикции данного суда, если он продолжит практику принятия политизированных постановлений. 

Генрих Падва: "Никто не может указать адвокату, кого и как надо защищать"
Управляющий партнер адвокатского бюро "Падва и партнеры", заслуженный юрист РФ 

Вениамин Яковлев: "Право – это искусство, и ему нужно служить"
Советник Президента РФ, член-корреспондент РАН, заслуженный юрист РСФСР, д. ю. н. 

Лев Попов: "Юрист должен работать для людей, а не против них"
Профессор Московского государственного юридического университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА), д. ю. н., ветеран Великой Отечественной войны