Евгений Бунимович: "Сокращаться должно не количество детских домов, а число детей в этих учреждениях"

1 июня отмечается Международный день защиты детей. О новых проектах, создающихся для обеспечения этой защиты, и трудностях, с которыми сталкиваются защитники детей, порталу ГАРАНТ.РУ рассказал Уполномоченный по правам ребенка в г. Москве Евгений Бунимович.

Пока все работает локально, идет, можно сказать, отладка механизма. Это обсуждалось, в том числе, на состоявшейся 25 мая презентации Национального мониторингового центра помощи пропавшим и пострадавшим детям (далее – Национальный центр). Поскольку большая работа по поиску детей ведется волонтерами и общественными организациями (знаменитая "Лиза Алерт", "Лига безопасного Интернета" и т. д.), возникает очень много юридических вопросов – законодательство не регламентирует участие таких субъектов в поисках ребенка.

Кроме того, прорабатывается идея рассылки в случае пропажи ребенка СМС-сообщений людям, живущим в соответствующем районе. Это очень правильная идея, лучше чем любой интернет-баннер, потому что сообщение на телефоне люди точно прочитают. Но с юридической точки зрения такие сообщения являются СМС-спамом. Поэтому сейчас выясняются и решаются такие моменты. Базовым регионом, на котором будут отрабатываться все эти технологии – баннеры, рассылки и т. д., является Московская область. Реальная работа тоже уже идет, и если ребенок пропадает, МЧС, МВД России и общественные организации подключаются быстро. Однако системной работы пока все же нет, и я надеюсь, что Национальный центр будет осуществлять координацию деятельности в этой области.

Помощь сиротам, тем более инвалидам, нужна всегда. Но для Москвы сейчас предоставление дополнительных средств для них – не ключевой вопрос, потому что уровень московских детских учреждений совершенно иной. Поэтому когда к нам обращаются какие-то частные структуры с предложением помочь детским домам, мы направляем их в другие регионы. В Москве же детские дома переформатированы в центры содействия семейному устройству. И это не просто смена названия, это изменение задач. Главная цель таких центров – не содержать там ребенка на протяжении длительного срока, а найти ему замещающую семью. То есть пребывание ребенка в таком центре мы воспринимаем как временное, что отражается и на людях, которые там работают. Показателем качества их работы становится то, насколько они смогли посодействовать семейному устройству детей. 

Сейчас о проблеме сиротства много говорится в СМИ, эта тема поднимается в фильмах и сериалах, и это хорошо, это готовит людей к возможности усыновления. Но посмотрите на детей в этих сериалах – это милые пухлые ангелочки с голубыми глазами. Такие дети – редкость в соответствующих центрах, и за ними выстраивается целая очередь из замещающих семей, которые готовы взять их к себе. Но в основном дети в данных учреждениях – это дети с инвалидностью и сравнительно взрослые дети (10-12 лет), которые сами уже не очень готовы идти в семью, так как привыкли к другому образу жизни. Еще один очень проблемный вариант, когда в центре находятся несколько братьев или сестер. И по закону, и из моральных принципов разлучать их мы не должны, а взять сразу нескольких детей – это уже серьезное испытание для замещающей семьи. 

Поэтому основной вопрос не в том, чтобы ребенку с инвалидностью дать еще какие-то деньги, а в том, чтобы найти семью, которая возьмет его и будет заботиться о его здоровье, заниматься его образованием и социальной адаптацией. 

В связи с этим в настоящее время реализуется проект, в рамках которого замещающим семьям, берущим более пяти детей, в том числе детей с инвалидностью, предоставляются квартиры [постановление Правительства Москвы от 23 января 2014 г. № 8-ПП "О проведении в городе Москве пилотного проекта по имущественной поддержке семей, принявших на воспитание по договорам о приемной семье детей старшего возраста и (или) детей-инвалидов". – Ред.]. Это уже профессиональные семьи, и здесь очень важно соблюсти дистанцию, чтобы детей не брали из-за выгоды. Я участвую в комиссии, которая проверяет такие семьи, и могу сказать, что не все допускаются в этот проект. Такая форма – один из вариантов устройства этих очень непростых детей в семьи, посмотрим, какие он принесет результаты.

Конечно, решить все проблемы таких детей не получится никогда. Но мы сейчас пытаемся выстроить единую модель оказания помощи вовремя и всем нуждающимся. В Москве сделано гораздо больше по сравнению с другими регионами, но для конкретного ребенка, для конкретной ситуации это совершенно неважно, поэтому такая работа ведется постоянно. Проводящиеся межведомственные совещания (а за последние две недели я участвовал минимум в пяти) – необходимый ее элемент, так как именно в ходе этих мероприятий решается, кто координирует такую работу, кто отвечает за результаты. Сложность состоит еще в том, что системы соцзащиты и образования постоянно меняются, и вписать особенного ребенка в эти структурные преобразования бывает непросто. 

Я надеюсь, что ситуация улучшится, и она уже улучшается. Если смотреть в динамике за пять лет, то сейчас центры, которые занимаются детьми с инвалидностью, оснащены гораздо лучше, в них работают более квалифицированные специалисты. Также очень важно изменение общественного представления. У нас в Детском совете [при Уполномоченном по правам ребенка в г. Москве. – Ред.] есть ребята с инвалидностью, и они сами уже другие. Это не просто дети, которые ждут какой-то помощи, они участвуют во всех обсуждениях, дискуссиях. И они рассказывают, что в метро в час пик люди уже не выражают недовольства по поводу того, что им мешают коляски, а предлагают помочь. Конечно, это не означает, что наше метро не нужно приспосабливать для инвалидов, но мы все понимаем, что сделать это на станциях, которые изначально не были к этому приспособлены, очень трудно. Тем не менее, изменение в общественном сознании уже дает возможность для нормальной жизни таких детей. 

Забота о  детях с инвалидностью – огромный труд, поэтому вопросы о помощи их семьям поднимаются постоянно. В частности, нужно ли засчитывать уход за ребенком с инвалидностью в стаж работы родителя, кто должен оплачивать билеты при направлении ребенка на реабилитацию и др. Наша задача – сохранить то, что есть, и сделать так, чтобы несмотря на условия кризиса, эти вопросы оставались приоритетными.

Что касается образования таких детей. С момента внесения законопроекта, впервые предусматривающего понятие "инклюзивное образование", очень многое изменилось. Если шесть-семь лет назад мало кто понимал, что это вообще такое такое, то сейчас право на такое образование вписано в закон. Реализация этого права – процесс очень сложный. У каждого ребенка с инвалидностью свои проблемы, поэтому школа должна быть адаптирована не вообще к инклюзии, а для каждого конкретного ребенка. Работа идет не так быстро, как хотелось бы, но в верном направлении. Однако появляются и новые проблемы – такие, как угроза закрытия коррекционных школ.

Нет, наше взаимодействие происходит несколько иначе. Например, 16 мая прошла акция "Полиция на страже детства" [ежегодная общероссийская социальная акция, которая проводится по инициативе МВД России и приурочена к Международному дню детского телефона доверия. Позвонив по определенному для каждого региона телефону, дети и взрослые могут получить разъяснения по вопросам регулирования семейных отношений. – Ред.]. Меня пригласили, я в ней участвовал.

Ведомства сами ведут работу по тем обращениям, которые к ним поступают. Хотелось бы, конечно, чтобы мы получали больше информации. Но ситуация и здесь улучшается. Пять лет назад работа всех ведомств и структур, занимающихся защитой детей, была очень разобщенной. Так, мы сталкивались с ситуацией, когда следственные органы проверяли сообщения о причинении вреда ребенку определенным человеком, а органы опеки в это время оформляли его как опекуна этого ребенка. Поэтому главная задача – не передача всей информации уполномоченным, а координация работы всех органов. Пока этого добиться не получается. 

Я считаю, что должна быть единая база, доступная для специалистов, с определенными сведениями о семьях. Чтобы я, когда конкретная семья приходит ко мне на прием, знал, работал ли с ней Департамент социальной защиты населения, Департамент образования Москвы, Следственный комитет РФ, полиция. Сейчас для того чтобы это проверить, приходится направлять запросы в ведомства и ждать ответов примерно в течение месяца (если авральная ситуация, конечно, меньше). Такая потеря времени в современном информационном обществе абсолютно не оправданна. Подобную систему планировалось создать к 1 января текущего года, однако теперь уже обещают к следующему.

Во-первых, я не понимаю, почему номер общероссийского детского телефона доверия такой длинный [8-800-2000-122. – Ред.]. Ведь позвонить по нему ребенку нужно в каких-то критических ситуациях, и он просто не сможет по памяти набрать эти цифры. Поэтому необходимо установить короткий номер. 

Что касается информирования, то я считаю, что оно должно проводиться как постоянная социальная реклама в разных видах (баннеры на улицах, в Интернете, объявления в СМИ). В Москве работает множество соответствующих горячих линий, причем налажена и координация между ведомствами. То есть если человек позвонил в полицию, а не в орган опеки, его перенаправят по нужному телефону. В регионах такое взаимодействие есть не всегда, и это проблема. 

В Москве же проблема другая – люди не обращают внимание на то, что происходит в соседних квартирах. Я не считаю, что нужно доводить ситуацию до абсурда и, например, сразу отбирать родительские права за оставленную возле магазина коляску с ребенком (хотя оставлять ребенка одного, конечно, неправильно), но мне кажется, что любой гражданин должен хотя бы зайти в этот магазин и спросить, чей ребенок. Также соседи, увы, даже постоянно видя и зная, что ребенок находится в опасной ситуации, не считают нужным сообщить об этом, проходят мимо. Конечно, уполномоченные органы тоже не всегда должным образом реагируют на такие сигналы, и это недопустимо. Если обращение поступило, необходимо его тщательно проверить.

Проведение таких уроков, особенно, как недавно было предложено – перед последними звонками и выпускными, я считаю наивной идеей. Если кто-то собирается выпить на выпускном, то делать это он будет не от незнания того, что пить – это плохо. Отношение к алкоголю закладывается прежде всего в семье. А поучения чужих людей подростки воспринимают очень скептически, и такие уроки могут вызвать совершенно обратную реакцию. 

Мне кажется гораздо более эффективной является пропаганда не "против", а "за", то есть пропаганда здорового образа жизни. Нельзя просто запрещать, нужно обязательно что-то предлагать взамен. Пример из собственного опыта (у меня 30-летний педагогический стаж): когда мы с детьми отправлялись на каникулах в какую-либо поездку или уходили в поход, я предупреждал, что тот, кто не способен во время каникул не выпить и не покурить, может не ехать с нами. И все, конечно, ехали, потому что такая поездка куда интереснее, чем курение в подворотне. 

Это вообще наивная идея тех, кто не является профессионалом в образовании, – ввести один урок трезвости, один урок о необходимости уплаты налогов и т. д. Никакую проблему нельзя решить проведением нескольких уроков, нужна серьезная работа, в том числе со стороны общества. Если оно станет более нетерпимым к пьянству, тогда и дети будут по-другому к этому относиться.

Я много общался с представителями экспертного сообщества – медиками, психологами, и их мнение по этому вопросу неоднозначно. Часть из них выступает за проведение такого тестирования, но есть и такие, которые уверены, что никакой пользы оно не принесет.

Поэтому с уверенностью я могу сказать одно – должен сохраняться добровольный принцип тестирования, иначе его проведение будет противоречить и Конвенции о правах ребенка, и нашему законодательству. Самое главное, и на этом мы настаивали с самого начала, когда тест ввели в качестве эксперимента, – результаты должны быть известны самому подростку и его семье (если ребенку нет 15 лет), но не школе. Школа должна знать, сколько в целом выявлено детей, употребляющих наркотики, потому что это серьезный сигнал для нее. Изначально многие школы вообще уверяли, что эта проблема не имеет к ним никакого отношения (а подростки-наркоманы, которых, к сожалению, немало, к нам, видимо, с Марса прилетают). Сейчас, имея результаты тестирования, они уже по-другому к этому относятся и пытаются бороться с проблемой.

Уполномоченный при Президенте РФ по правам ребенка осуществляет свою деятельность на основании Указа об учреждении этого института. Как и любые другие, этот указ короткий, поэтому я приветствую все положения, которые конкретизируют функции уполномоченного. У нас в Москве полномочия в этой области шире – если одна из сторон судебного разбирательства ходатайствует о привлечении уполномоченного, он может участвовать в нем как государственный орган и давать заключения. Правда, такое участие возможно только с разрешения суда, и иногда судьи отказывают в привлечении уполномоченного по каким-то непонятным причинам. При этом люди, которые ходатайствуют о его привлечении, должны понимать, что мы даем заключение объективно, то есть оно совсем не обязательно будет в пользу того, кто к нам обратился. 

Инициаторами же процесса мы быть не можем, поэтому расширение такого рода полномочий я считаю правильным. Мы понимаем, что обращения уполномоченного будут рассматриваться более тщательно, хотя формально суд обязан рассматривать все обращения в равном порядке. 

Нужны ли уполномоченным новые права? Конечно, каждому из нас хочется, чтобы у него было больше возможностей по защите детей. Но сейчас важнее не закрепить новые функции, а унифицировать уже существующие. Такая унификация идет сейчас в структуре уполномоченных по правам человека [Федеральный закон от 6 апреля 2015 г. № 76-ФЗ "О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях совершенствования деятельности уполномоченных по правам человека". – Ред.]. Функции уполномоченных по правам ребенка тоже должны быть более понятными.

С одной стороны, то, что каждый уполномоченный у нас достаточно автономен, и нет такой вертикали, как в исполнительной власти, – это хорошо. С другой стороны, работа уполномоченных организована совершенно по-разному: где-то он функционирует при губернаторе, где-то – на основании отдельного закона, где-то – вместе с уполномоченным по правам человека, где-то у него есть аппарат, где-то нет. В одном из регионов уполномоченный действует на общественных началах, это совсем другая система. И если кто-то предъявит ему претензию, что он не может сделать что-то из того, что может уполномоченный в другом регионе, он в этом не виноват. 

Поэтому нужно обобщить накопленный положительный опыт и закрепить какую-то типовую модель работы уполномоченных по правам ребенка в модельном законе или общем положении. Главное, чтобы все уполномоченные понимали свой функционал: что они могут и, что не менее важно, чего не могут делать. И чтобы все люди это понимали.

Эта проблема была на протяжении всего периода существования детских домов. Пока действовала система так называемого нормативного финансирования в сиротских учреждениях, даже самые хорошие работники этих учреждений были заинтересованы в том, чтобы эти дети там находились. Сейчас это все изменено, и мне кажется, проблема решилась. Раньше к нам поступали такие обращения, но за последний год не припомню.

Продолжительность процесса усыновления ребенка может быть вызвана несколькими причинами. Во-первых, время на определение его статуса после того, как он попал в детский дом. Нужно провести медицинское обследование, а также определить какое-то время на поиск информации о нем. Во-вторых, любая замещающая семья должна пройти соответствующее обучение, и я считаю, что это правильно. У многих необходимость этого обучения вызывает недовольство, но надо понимать, что эмоциональный порыв взять ребенка и реальность – это разные вещи. Некоторые семьи отказываются от усыновления на этапе встреч с психологами, врачами, юристами, с теми, кто уже имеет опыт усыновления и рассказывает о возникающих проблемах. И это гораздо лучше, чем ситуация, когда ребенка взяли, а через некоторое время вернули.

Сократить количество необходимых для усыновления документов все же не получится, поскольку мы должны понимать, кому и в какие условия отдаем ребенка. Когда к нам поступали жалобы на затягивание сроков и т.  д., мы обращались в соответствующие службы и просили сделать так, чтобы люди, совершающие благое дело не только для себя, но и для всей страны, не стояли в огромных очередях, чтобы они чувствовали помощь.Если есть какие-то жалобы, обращайтесь к нам, и мы будем разбираться.

Все регионы стали гораздо больше этим заниматься. Региональные органы власти обязаны отчитываться по данному вопросу, и такие отчеты выглядят примерно так: "У нас было 18 детских домов, а сейчас только 12". Такие же формулировку встречаются в СМИ, звучат на телевидении. По форме – красиво, но что за этим стоит, непонятно. Не надо считать детские дома, это лукавая статистика, потому что все прекрасно понимают, что можно объединить два учреждения под одним названием и получить вместо двух детских домов один.

Однако сокращение количества детдомов происходит практически во всех регионах, это я могу сказать точно (мы недавно смотрели статистику на очередном селекторном совещании), но с разной скоростью, и пытаться ускорить этот процесс не следует. С одной стороны, работа должна быть эффективной, а с другой – нельзя допустить, чтобы детей раздали неизвестно кому.

Наши планы очевидные и простые. Мы мониторим все сферы, так или иначе связанные с детьми, и решаем возникающие проблемы. Сейчас на повестке дня стоит летний отдых, и у нас очень много вопросов по его организации, которые мы обязательно зададим и Департаменту культуры, и Департаменту физического культуры и спорта, и Департаменту образования Москвы.